Семь и десять

Однажды больницу нашу обесточили напрочь. То ли ЛЭП упала, то ли пожар на подстанции, но осталась больница вдруг без света. А такого в принципе случиться не может. Питание подводится от разных источников. Да и оборудована наша скоропомощная больница была по последнему слову техники — все операционные и реанимации в случае прекращения подачи электричества должны были в ту же секунду запитаться от генератора, находящегося в подвале…

Ну и вот часа в два ночи: уи-и-и-и-и-и-и-щелк-щелк-щелк. Тишина, звенящая просто. Кто-то в коридоре наткнулся на каталку бесхозную — мат. Оживать понемногу начали секунд через тридцать, зачиркали зажигалками, поднимая лица к мертвому потолку. Фонарь появился докторский из машины, свечка еще откуда-то. Зашевелились, забегали. Забегали, ясное дело, не все. Те, кто к аппарату искусственной вентиляции легких подключен был, стали руками-ногами сучить да бледнеть стремительно.

А день был урожайным на больных. И к моменту отключения света у нас на аппаратах лежали семнадцать человек. Сотрудников сейчас посчитаем: врача два, но один на операции, у него там свои приколы, так что врач фактически один. Плюс восемь сестер-братьев на смене должно быть, но было шесть. Итого нас семеро… Времени на все минуты три. Разобрали мешки Амбу, их оказалось ровно семь (!), и дальше все стало непонятно. Больных, подключенных к аппаратам искусственной вентиляции легких, как я уже сказал, семнадцать.

И вот врач, молодой парень лет тридцати, стоя при свете свечи в коридоре у ординаторской со стопкой историй болезни в руке, просматривая их в режиме сканера штрих-кодов, не глядя на нас, решал, кому жить, а кому нет. Не было в его лице на тот момент колебаний. Движения спокойные, и пальцы не дрожат. Я тогда подумал еще, что у меня верно пальцы бы просто тряслись. Мешала ему шапочка, он сбросил ее на пол, не глядя. Стало видно, что на лбу у него пот крупный выступил. Как градины. Ты — туда, пауза, ты — сюда, снова десять секунд, ты — туда, пауза, а ты — сюда, нет, постой… ты — сюда. Я примерно начал понимать, что солдат на фронте испытывает. Разошлись по больным и принялись «дышать руками». Мешок Амбу, это просто большая мягкая резиновая груша. Ты ее сжимаешь, человек дышит.

Свет включили через полчаса. Но до этого я полчаса глядел в глаза молодой девочке, которая, меняя дома в ванной комнате лампочку, сломала позвоночник. Глядел и старался не слышать затихающую возню дедушки по фамилии Журавлев, который, кроме нее, единственный в моем блоке находился в сознании. Старался не слышать, но она слышала, это точно, и глядела в меня не мигая. Понимал ли дедушка, что пришла его очередь? Думал ли он о том, что все его семьдесят лет жизни, наполненной любовью, страданием, детьми, мозолями, новой квартирой, войной и запахом овощей на весеннем столе, без колебаний принесли в жертву другой жизни, только потому, что она молода? Ощущает ли эта девочка благодарность за проездной, который выписал ей юный врач в коридоре при свете свечи? Не растратила ли она две свои жизни на алкоголь, недостойные поступки или тупое ничегонеделанье?.. Трупов вывезли в коридор десять человек. Накрыли. Выпили. Мне все же кажется, что семеро молодых, спасенных, так и не поняли, что именно произошло с ними, чего они избежали. Не зашли к ангелу своему в ординаторскую на чаек после выписки.

Дежурного инженера, который пропустил поломку генератора, уж и не помню, что там с этой машиной случилось конкретно, посадили в тюрьму. На два года. Вышел он вроде через год за примерное поведение. В больнице за эти 30 минут умерло 16 человек.

Крепатуру помню на следующий день в руках страшную.

Комментарии 1

patriot от 16 ноября 2013 13:25

Вот оно, российское правосудие и росийское же распиздяйство.