Превышение

Ранним утром такого ясного дня, какие бывают в середине зимы, когда в небе вдруг обнаруживаются определенно весенние оттенки, а легкие сквозняки отчетливо пахнут гниловатой оттепелью, Макс Виноградов проснулся по телефонному будильнику.

Настроение у него было прекрасное без всяких существенных причин. Впрочем, возможно, оттого, что ему предстояла небольшая приятная поездка — из тех, которые тем приятней, чем привычнее. Чувство­вал он себя так хорошо, так бодро, что даже озноб чуть-чуть пробивал. Готовый ко всему организм охот­но и благодарно откликнулся на соприкосновение с очень холодной, потом очень горячей, потом опять очень холодной водой, брызгающей на стенки душе­вой кабины и тихо плывущей по ним вниз. Макс мель­ком глянул на себя в зеркало и остался вполне удовле­творен и небольшой бородкой, и гладко выбритой круглой головой, и ясным взглядом, имевшим   безусловно   позитивное выражение — для мужчины, недавно отметившего сороковник и ведущего не совсем здоровый образ жизни в клубах и других местах досуга, вид был неплохой, даже очень неплохой. Именно так и следует выглядеть в наше время, госпо­да, сорокалетнему мужчине — устойчиво неженатому, прилично обеспеченному, с неплохим делом в руках, живущему в одном из богатейших и безусловно инте­реснейших городов мира. Да и вообще, где бы вы ни жили и чем бы ни занимались, выглядеть сейчас вам не помешало бы именно так — если, конечно, вы соро­калетний мужчина, а о женщинах здесь пока речи нет. Короче, Максим — или, кратко и по-дружески, Макс — Виноградов совершил утренний туалет, после которого приобрел прекрасный запах актуального в текущем сезоне парфюма…


Только не ждите названия, не ждите! Еще не хватает автору отбиваться потом от суровых, но несправедли­вых обвинений в product , извините за выражение, pla ­ cement . Не обидно было бы, если б действительно бабки взял, а то ведь упомянешь марку ради достовер­ности и художественной убедительности, а на тебя тут же и наедут — вот, мол, до чего опустился белле­трист… Нет уж, спасибо, без нас хватает мастеров этого дурного дела, а мы поостережемся.


Итак, чистый и благоухающий Макс быстро оделся — а чего там одеваться, ну, джинсики какие-никакие, фут­болка, пиджачок неброский — и зарядил кофейную машину. Три минуты ожидания кофе он потратил наи­лучшим образом: просто сидел за столом, крутя в руках сигарету (никогда не курил до хоть какого-нибудь зав­трака, никогда!) и рассматривая свою холостяцкую квартиру, из тех, которые теперь и наши риэлтеры по-европейски красиво называют студиями. Действитель­но, квартира была хорошая, купленная совсем недавно, но уже подорожавшая вдвое, просторная, прилично обставленная мебелью в гигиеническом алюминиевом стиле хайтек, да чего уж говорить, хорошая квартира. Макс рассматривал свое жилье как бы со стороны, как будто только что сюда впервые попал, и испытывал спокойное чувство удовлетворения, несмотря на ужас­ный бардак в виде валяющейся везде одежды, CD без коробок и стоящих на всех полированных поверхно­стях разноцветных кружек с засохшими на дне бежевы­ми остатками кофе и чая. Ничего, днем придет бело­русская женщина Галина, снабженная ввиду заслужен­ного доверия своим ключом, и наведет полный порядок, включая стирку и глажку с помощью совре­менной бытовой техники, за небольшие ежемесячные деньги…


Он сидел, вдыхал сильный запах кипящего кофе, крутил сигарету, был счастлив.

Ну-с, а потом, секунду поколебавшись в выборе между паркой-аляской с богатым мехом вокруг капю­шона и легким плащиком, сделал выбор в пользу плаща — там, в Европе, всегда тепло, что бы ни писали на погодном сайте, — кинул на плечо ремень кофра с деловым, необходимым в поездке костюмом и вышел, как следует заперев тяжелую дверь, к лифту.

Тут он опять испытал то же самое чувство довольно глубоко­го удовлетворения: каковы бы ни были его планы, в лифте он мог поехать только вниз, поскольку жил на самом верхнем этаже и выше его квартиры было лишь хорошо зачиненное острие карандаша, на который снаружи очень походил его сравнительно недавно построенный дом. Так что не пентхаус, конечно, но и не так, чтоб совсем не пентхаус…


И   дорога   в   аэропорт порадовала Максима Виноградова. Вообще-то люди его поколения в большинстве    воспринимают окружающую     действительность как единственно возможную, не слишком   придавая   значение отрадным переменам к лучшему в городском пейзаже. Будучи совершенно благополучны, они, тем не менее, постоянно поругивают жизнь, кругом обнаруживая   исключительно недостатки,  неудобства, дурной вкус и обличая корыстолюбие, мздоим­ство, прямое воровство в среде начальства. То есть днем они и сами работают начальством, и даже немаленьким, и всё, свойственное начальству, свойственно и им, а вечером съедутся в какой-нибудь популярный на сегодня клуб (никаких названий!) и обязательно полчасика всё ругают. А уж только потом нюхнут поне­множку и начинают зажигать по-взрослому…


А Максим, в отличие от многих, хорошо помнил прежние московские виды и потому с удовольствием любовался новыми. Взлетали и нисходили эстакады. Назначенные охранять город от шума щиты, тянув­шиеся вдоль них, были похожи на раскрытую скорлупу креветочного хвоста. Гудели трубы тоннелей, мелька­ли и улетали назад слезящиеся лампы на их стенах. Острыми обломками вспарывали горизонт небоскре­бы, угловатые кристаллы их скоплений на мгновение закрывали перспективу. Огромные стеклянные сараи торговых центров с густой россыпью как бы игрушеч­ных машин перед ними издалека заявляли о себе рекламными щитами шириной с добрые заводские ворота, но укрепленными на столбах высотой с три этажа. И надо всем этим, как уж было в самом начале сказано, сияло удивительно чистое светло-серое с лег­ким сиреневым оттенком небо, какое бывает только над Москвой в такую пору.


Макс гнал свою машину (ну, поверьте на слово, и страна-изготовитель достойная, и марка хорошая, и модель, а больше ни-че-го вы от меня не узнаете!) в сторону МКАДа по еще сравнительно пустым ули­цам, любовался новыми красотами, открывающимися с каждого перекрестка, и думал о женщинах.


Женщины занимали в его жизни, как и следовало предполагать, самое большое место. То есть была жизнь — бизнес, развлечения, хорошее устройство быта — как оболочка, а внутри этой оболочки, запол­няя ее всю, были женщины. Их было много, последова­тельно и параллельно, одно время он даже приспосо­бился посылать ежедневную эсэмэску «Привет, малыш» в пяти копиях, но обычно хватало двух-трех. Женщины бывали в его отлично приспособленной для этого квар­тире; и в их разнообразных, иногда совсем не приспо­собленных ни для чего квартирах; а иногда даже в его офисе по вечерам, когда служащие разбегутся; да чего уж греха таить, и в подсобке какого-нибудь веселенько­го клуба среди сломанных стульев и оставленных мастерами хип-хопа усилителей и микшеров… И никогда не возникало у Макса с женщинами кон­фликтов, такой он был от природы удачно устроенный человек. Никогда они не заявляли никаких претензий, не пытались растянуть, а тем более прорвать собой оболочку его жизни, стать не главным содержанием существования, а самим существованием. Если же какая-нибудь из них, проснувшись утром в квартире стиля хайтек, обнаруживала наклонность к тому, чтобы просыпаться здесь и в обозримом или, того пуще, необозримом будущем, то больше она уже не просыпалась здесь никогда. То есть пошла, например, в Максовой рубахе, достигающей ей до колен, да вклю­чила любимую Максову кофейную машину по соб­ственной инициативе — все, незачот, как пишут люди в сети. И не получать ей больше ежедневных эсэмэсок, и если встретит она через пару недель Макса в их любимом клубе, то смело может рассчитывать на неж­ный поцелуй и дружеские объятия — и опять привет, продолжение не следует ни за что. И ведь надо же, не обижались они на него!

Как-то так он их нежно цело­вал и дружески обнимал, что смирялись они с переме­ной отношений без всякого не то что скандала, но даже и без тени обиды. Хороший Макс парень, говорили они между собой, нереально хороший, а что не женится, так ты, подруга, прикинь, ты бы на его месте на нас женилась бы? Тут следует отдать должное их женской логике, которую некоторые не признают. Вы просто сначала научитесь так нежно целовать и дружески обнимать, как Макс, тогда и у ваших женщин логика появится.


В общем, Макс ехал все быстрее и быстрее по пусто­ватому шоссе, все ближе и ближе к выезду из города, думая про женщин. Думал он буквально следующее: «Из аэропорта позвоню — и привет, тайм-аут на двое суток, все номера отключу, сим-карту поставлю тамошнюю, типа отдых…»

И так ехал он, по раннему свободному времени, конечно, сто двадцать там, где разрешенная шестьде­сят, за что и был останов­лен инспектором ГИБДД Игорем Исуповым, спря­тавшимся вместе со своими радаром и палкой как раз сразу за подъемом перед развязкой.


А Макс таких прячущих­ся инспекторов очень не любил. Поэтому он, затор­мозив, закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья, чтобы успокоиться за те секунды, пока ин -спек тор, медленно перед­вигаясь в своем синем тол­стом костюме-скафандре, подойдет слева и козырнет. Закрыл, посидел на три счета и снова открыл.

Но совершенно не успокоился, а, скорее, наоборот. Прелестное утро исчезло, как будто и не было его. Небо сделалось мутным, как похмельный глаз. Город­ской пейзаж превратился в свалку неаккуратного бетона. Исчезла куда-то бодрость. А главное — испари­лось ожидание воздушного бегства на двое суток в милую, скучноватую, но очень удобную страну, где можно будет выпасть из ритма и, отведя три часа на неизбежную встречу с партнерами, в остальное время поваляться в гостинице, побродить по берегу озера, поесть вкусно. Теперь воздушное бегство нужным рей­сом, билет на который лежал в кармане Макса, оказа­лось под угрозой, потому что ехал Макс в обрез под конец регистрации и любая задержка могла сделаться роковой.


Как поступил бы в таком случае нормальный чело­век, тот же Макс, оставайся он нормальным? Есте­ственно, дал бы инспектору Исупову взятку в не очень крупном размере… ну, тысячу рублей… ну, учитывая нынешние строгости и особую спешку в аэропорт, две… ну, черт с ним, одну светло-зеленую бумажку в сто европейских денег — это выше головы. И всё, конец инцидента, все люди, в аэропорт никому опаз­дывать не хочется, а бесплатно портить соотечествен­нику жизнь тоже никто не желает.


Но Макс Виноградов уже перестал быть нормаль­ным, а, напротив, совершенно взбесился, услышав от Игоря Исупова произнесенные с грустной и даже сочувственной интонацией профессиональные слова: «Превышаем, водитель». И поступил совершенно необъяснимым образом…

То есть это неправильно сказано — «необъясни­мым». Как раз очень даже объяснимым. Разве с вами никогда так не бывало: вот только что всё у вас шло хорошо, приятно, складно — и вдруг какой-то… ну, в общем, какой-то, мягко говоря, идиот сва­лился на голову и весь кайф обломал. Причем он прав, вот что обидно! Вы сами подставились, а могли бы и не подставиться, и всё продолжалось бы, и жили бы себе дальше. Но уже поздно, счастье рассыпалось, пошло прахом… Ах, как хочется что-нибудь разбить, въехать кому-нибудь в едало, бро­сить что-нибудь на землю и растоптать, и порвать что-нибудь!


Вот Макс так и сделал.
А именно: достал права, техталон, страховку, при­соединил к ним бумажник с деньгами, пластиковыми карточками и прочими платежными средствами, туда же добавил свой паспорт, сплошь зашлепанный виза­ми, присоединил авиабилеты и молча, глядя в сторону, протянул инспектору. Поскольку же тот ничего не взял и даже инстинктивно спрятал руки за спину, то Макс просто уронил эти предметы в снежную жижу рядом с дверью машины.

Потом он открыл дверь, слегка отпихнув ею инспек­тора Исупова (это мы знаем, что инспектора зовут Исупов И. К., а Макс этого не знал и не интересовался, он же, как сказано, был не в себе), и вылез наружу. Все так же глядя в сторону, он нагнулся, выдернул ключи и хорошо, спортивно размахнувшись, забросил их на откос, где они и исчезли, проделав в чистом снежном покрове черную дыру.

После этого Максим Виноградов быстрым и ровным шагом пошел по осевой назад, в город.

Там он и сгинул.


Возможно, он превратился в нелегального имми­гранта и в этом качестве вместе с другими таджиками стал работать грузчиком на строительной ярмарке возле кольцевой. Да вы, наверное, знаете, проезжали, на той, что рядом с самым большим в Европе торго­вым центром. Там его и можно увидеть. У него крас­ные от холода руки и один ноготь черный — придавил пакетом керамической плитки.

Не исключено, что он стал обыкновенным бомжем и теперь проводит время на одной из центральных пло­щадей столицы. Точнее, в длинном и грязном переходе под этой площадью он сидит возле стены на корточ­ках, как сидят восточные люди, зэки и русские солда­ты. Лицо его представляет собой сплошной синий кровоподтек, а отросшие волосы на макушке склеи­лись черной засохшей кровью.

Вполне вероятна также его другая жизнь в облике аккуратного нищего, стоя­щего на коленях рядом с входом в знаменитый га строном. Перед ним на асфальте лежит шапка, в которой шевелятся под ветром мятые десятки и блестит мелочь, а на груди висит картонка с немного кривой надписью «На ле­чение».

В   конце   концов,   его просто могла сбить меняющая ряд «Газель», води­тель которой не видел за другими машинами чело­века на осевой и никак не ждал его там увидеть. А потом его привезли в городскую больницу, где положили с переломами голеней, левой руки и четырех ребер в коридоре травматологии, и теперь к нему ходит следователь, чтобы выяснить личность и обстоятельства. Ни одному слову Макса следова­тель не верит, поскольку никогда не видел людей, бросающих на землю деньги и загранпаспорта. Все может быть…


… Макс затормозил и откинулся на спинку сиденья, закрыв глаза, чтобы успокоиться, пока подходит инспектор, передвигающийся в своем синем толстом костюме, как астронавт в лунном скафандре. На тре­тий счет Макс глаза открыл. Тут и инспектор Исупов подошел, отдал честь, представился с упоминанием отдельного батальона и сочувственно, с сожалением сказал: «Превышаем, водитель». Макс дал ему тыся­чу… нет, учитывая новые строгости, две… да черт с ним! вот, держи сто евриков, командир, а я погнал, спешу, извини… И приехал в аэропорт.

И поставил машину на охраняемую стоянку.
И улетел себе в свою Женеву или куда там еще.
И больше ничего не было.
И то сказать, ну, превысил человек скорость, ну, сде­лал ему инспектор правильное замечание, ну, разо­шлись, как люди — не ломать же судьбу!

Но, с другой стороны, все может быть… Ох, господа, послушайте старика, держите себя в руках! А то ведь и правда — все может быть.





(с)А. Кабаков