Одиннадцатого ноября я ехал в пыльном плацкартном вагоне поезда Столица – Провинция. Ехал домой хоронить отца. Ехал с женой, прозрачными попутчиками и двумя полушариями воспоминаний.
С утра позвонила сестра и выдала в слезах эту новость. Я был к ней готов. Обычно от рака умирают долго. И сны… Там все было понятно и незатейливо: желтая жижа, пиявки на теле отца, падение в яму…
Последний раз я был дома в начале октября, забирал из ОВИРа загранпаспорт. Отец к тому времени уже почти не вставал. Его живот раздулся, будто бы он проглотил воздушный шарик. А руки были тонкими, веревочными… Он попросил, чтобы я его побрил. Щетина его была жесткой и черной, почти как наждачка. Побрил я его хреново. Может потому что первый и последний раз, может потому что руки из жопы растут и при этом еще и дрожат. Думаю, это не стало для него большим разочарованием. Я не был таким, как он, и он об этом прекрасно знал.
В детстве он пытался привить мне любовь к технике. Я пыхтел и клеил модели самолетиков, понимая, что налепив на борт свастику или звездочку, больше не буду это делать никогда. Я долго рассматривал подаренный им фотоаппарат Зенит, даже читал инструкцию для того, чтобы первый кадр сделать на никоновской «мылнице». Я помогал ему рыть фундамент для пристройки к бабушкиному дому, пыхтел и таскал тележку с землей на свалку, копал картошку, умело разрезая ее лопатой напополам. Он кричал, смотрел с укором, хватался за голову, не понимая, в кого я такой уродился. А потом, наверное, привык, махнул рукой.
Я приехал домой утром, 12 ноября. Прошло 24 часа, как он умер. Открытый гроб стоял в зале на табуретках. Он лежал в костюме, который никогда не любил. Лежал маленький и холодный. На столе стояла икона, горели свечи, приходили какие-то люди, а я сидел рядом с ним и молчал. Мать пила Новопассит и плакала. Сестра ее утешала и плакала сама. Он умер у них на руках. А я просто приехал его хоронить.
Судьба упорно смягчала свои удары. Когда наш кот выпал из окна и разбился, я был у бабушки, когда попугай наелся канифоли, я был в лагере. Теперь я снова приехал на «все готовое».
Нужно было ехать, набрать земли, чтобы положить ее в гроб по какому-то обычаю. Мы поехали с братом отца на трассу, и я ложкой наковырял земли в банку. Землю положили в ноги к отцу. Пришел священник, начал отпевать. Не знаю почему, я наблюдал не за ним, а за большой черной мухой, которая неизвестно откуда взялась в середине ноября. Она летала над гробом, над родственниками, над священником. Таких мух отец называл «крокулями», возможно, производно от «крокодил», не знаю. Она у меня почему-то ассоциировалась с отцом.
Похоронили отца на кладбище, неподалеку от той улицы, где прошло его детство. Больнее всего было смотреть на бабушку. Я не плакал.
После его смерти, особенно в первые пол года мне снились сны, где я виделся с отцом. Почти всегда я его спрашивал, «Ну, как там?». Он улыбался и отвечал «Нормально». Я понимал, что это сон и что его уже нет в живых, я все прекрасно понимал.
А еще, в начале марта или в феврале, или же поздней осенью в комнату может залететь большая черная муха. Обычно это бывает перед каким-нибудь важным событием в моей жизни. И летает, и жужжит… Но это, конечно же, совпадение.

 

(С) chepe77