Отец

У одной из станций московского метрополитена, ранним утром, когда люди спешивались с пригородных электричек и торопливо ныряли под землю, весной високосного года, в сером драповом пальто с черной атласной подкладкой, шумно глотая кофе «3 в 1» из коричневого пластикового стаканчика – Станислав Олегович Пашнин вновь обрел отца своего, Олега Алексеевича Пашнина, рожденного ровно в год и через неделю после Дня Победы, связь с которым Станислав Олегович потерял еще лет двадцать назад, когда после дембеля, оставив в родном городке спивающихся приятелей да проблядовавшуюся первую любовь, отбыл в Москву становиться человеком.

Встреча не была бурной, светлой и радостной. Папа Станислава Олеговича за минувшую пятую часть века превратился из выпивающего, заурядного, но приличного и цивилизованного слесаря в спившееся, грязное и уродливое животное – московского бомжа. К отпрыску своему он подкатил отнюдь не с радостным возгласом «Сынок!» и распростертыми объятьями – папа вполне обыденно сунул под нос сыну грязную ладонь лодочкой и сиплым голосом произнес: «Будьте добры, хоть рупь , на хлебушек!».
Станислав Олегович поначалу брезгливо поморщился и хотел было послать просящего нахуй, однако сквозь лохмотья, синяки и уличную грязь угадалось что-то свое… ужасное узнавание, страшное, и у горла ком собрался величиной с кулак, и в глазах защипало, и мысли понеслись чехардой в голове – да не может быть, как же так, как я мог, а он-то сам, и за столько лет ни весточки, умер бы – не знал бы… и предпоследняя, стыдная – да лучше бы умер, чем так.
А последняя мысль уже на языке была:
- Бать, ты чего, не узнал? Пойдем, пойдем…

Отца Станислав Олегович привез прямо в свою московскую квартиру, хотя еще в такси, когда простодушный ара-шахид  демонстративно морщил нос и убедительно говорил про полторы цены за такого пассажира – думал, грешным делом, что лучше б к подмосковной дачке за Мытищами.  И ведь убеждал сам себя, мол, банька практически достроена, и неловко отцу будет в квартире, а там вроде как свой дом. Но стыд пек пуще «семерочной» печки, и потому таксисту Станислав Олегович велел: «Лианозово», согласился показать дорогу и замер в пассажирском кресле, делая вид, что следит за дорогой. Назад, где замер испуганный встречей и неожиданным поворотом в собственной жизни отец, за всю дорогу так и не обернулся.
«Однако, долгожитель», пронеслось в голове эдакое удивление – признаться, редко-изредка вспоминая об отце, Станислав Олегович считал родителя усопшим ввиду преклонного для пьющей провинции возраста, потому воспоминания о корнях венчали мимолетные угрызения совести и волнения: «могилку б найти, оградку поправить» - хотя не знал наверное ни про могилку, ни про оградку. А вышло вообще эвон как. И старик, и бомж, и избит, видать, не впервые – а жив, хоть и жалок, жив, одноклеточному много ль надо – хлеба кус, портвейн, теплоцентраль… Неприязнь росла, пухла – и отступала перед щенячье-сентиментальным: батя.
Жил Станислав Олегович один, благо ума не лезть в ярмо хватило в те еще годы, когда бабы были молодые и настырные, а уж потом и сам не хотел, и не хомутал никто – Стаса все больше с замужними лукавый путал, с теми проще – блядством своим тяготясь, плешь не проедали, ласковы были и ненадоедливы.
Словом, представить отца было некому, оттого будущий Олег Алексеевич пошел с порога в душ смывать отпечатки асоциального своего существования. Через полчаса из ванной вышел пахнущий мылом, облаченный в спортивный костюм семидесяти-восьмидесятилетний старик с очевидными следами алкогольного прошлого на побитом, но чистом лице. Станислав Олегович меж тем на кухне, нарезая колбасу в яичницу, объяснял по телефону причину своего отсутствия на работе – вымышленную, конечно же, а потому гораздо более убедительную, чем всамделишная.

Новообретенный пращур несмело поинтересовался наличием в доме водки, на что Станислав Олегович, физиологический трезвенник, сверкнул было укоризненным взором, но, спохватившисть торжественности момента, достал из кухонного бюро бутылку армянского коньяка. Отец пил залпом, быстро, по-алкоголичьи, опьянел, свесил голову и стал пускать слюну. Очнувшись от осторожного тычка в плечо, Пашнин-старший послушно поднялся и побрел в спальню, где на скорую руку был застелен раскладной диван.
Далее покатились тяжелые и тревожные дни возвращения Олега Алексеевича в приличную жизнь. Узнав, что сын на заре перестройки удачно «провернул дельце» и стал владельцем «трешки» в Лианозово, старик буднично сообщил, что ровно в то время он оказался на улице, отписав по пьяной лавочке квартиру местным «ракитирам». Помня, что сын уехал в Москву, сам было двинулся в том же направлении, и даже через три года добрался до столицы – но к тому времени цель путешествия осталась за гранью насущного, превратившись в неясный маячок, оправдывающий бесцельное существование. А в Москве-то, конечно, жить можно, народу много, не пропадешь, менты только злые.
Станислав Олегович не спешил представлять отца в свой круг общения, да и круга-то этого, собственно говоря, не было как такового. Ну, в самом деле, не потащишь же старика на работу или к любовнице – а больше и некуда было тащить. Прописав Олегу Алексеевичу безалкогольную диету, Станислав Олегович запирал, уходя, дверь, и думал все пристальнее о каком-нибудь приличном доме престарелых. Родственный зуд давно ушел из мыслей, и подобная идея стыда уже не вызывала, а казалась трезвым и продуманным решением. Однако для начала отцу надо было выправить паспорт.

Отведенная в сторонку за локоток толстая тетка, сотрудница паспортного стола, с непониманием в начале разговора, а затем с презрением выслушала конфузливую историю воссоединения отца и сына, увенчанную просьбой посодействовать получению паспорта, и отказала наотрез, процедив сквозь зубы: «Обратитесь по месту последней регистрации гражданина». Вид десяти сложенных вчетверо пятитысячных купюр поколебали на долю секунды настрой паспортистки, воззвав к безусловным рефлексам человека чиновного,  однако спасительное «а вдруг чего, какой-то он мутный» гармонично дополнило сознательную брезгливость к человеку, нашедшему отца на помойке.  «Милицию позову», сквозь борьбу эмоций предупредила тетка, и разговор был закончен.
Несколько мужичков бендеровского типа, прогуливавшихся по переходам метро с табличкой «Дипломы, аттестаты» в руках, выслушивали Станислава Олеговича скептически, но внимательно, а затем, оглядываясь по сторонам, сообщали, что паспорт сделать – это уголовка чистой воды, и они не знают, кто мог бы этим заняться, но если для верности и подтверждения серьезности намерений Сергей – так представлялся на всякий случай Станислав Олегович – даст предоплату десять-пятнадцать тысяч «рублей, конечно», то можно будет кое-кого подключить. Кидаловом и разводом пахло так нестерпимо, что Станислав Олегович после таких разговоров еще долго отходил, морщась, как от зубной боли: с ним разговаривают, как с лохом, потому что он и есть – лох.
Отец между тем начал преподносить неприятные сюрпризы. Поначалу все было достаточно невинно, хоть и неприятно. Стеклянными глазами глядя в потолок, воскресным солнечным утром, на глазах у опешившего сына Олег Алексеевич с отчетливым и характерным звуком насрал в кровать. Очнувшись, он суетливо вскочил, придерживая руками вылезающее из трусов и валящееся с ног на ковер дерьмо, и, приговаривая «извини, сынок, забылся», побежал в ванную. Дрожа, он вышел оттуда через пять минут голый, сжимая в трясущихся руках свою майку,  которой стал оттирать говно от ковра, стоя на четвереньках и не переставая дрожать. Картина эта была настолько поразительна и отвратительна, что Станислав Олегович молча вышел на кухню, налил полстакана коньяка и выпил залпом.
Полдня потом Станислав Олегович провел в мыслях о том, что срущиеся старики – явление обыденное и повсеместное, однако что-то в утреннем эпизоде било больнее, чем признание в собственном отце обмылка нормального человека. В итоге Пашнин-младший убедил себя, что все оттого, что отец не старел у него на глазах, теряя человеческое и приобретая животное, а явился сразу павшим перед поднявшимся по социальной лестнице сыном, плюс возрастное…

Следующий случай вызвал уже бурю негодования. Вспомнив вдруг свои слесарские навыки, старик открыл-таки квартирную дверь, когда сын был на работе, и привел в квартиру окрестных бомжей. Нажрались водки, вырученной за прихваченный из квартиры радиотелефон. За малым уже оставалось до рефлекторного выноса из квартиры всего и вся, но немытую компанию сморил счастливый сытый сон, прерванный появлением на пороге квартиры изумленного донельзя Станислава Олеговича - обеспокоенный молчанием домашнего номера, он уехал с работы пораньше. Выгнав из квартиры пинками и матюгами новообретенных знакомцев, Станислав принялся за отца. Наоравшись от души и пару раз замахнувшись, Пашнин-младший зачитал список своих заслуг перед отцом и обвинительное заключение по поводу отцовских проступков, начиная с того, что «квартиру свою просрал», и заканчивая тем, что «у родного сына спиздил». Все инструменты, вплоть до швейцарского ножа и булавок, были спрятаны в запирающуюся на замок кладовку на балконе, а в квартире окончательно и бесповоротно был объявлен сухой закон – даже без пивка на выходные.
Надо сказать, что квартира у Пашнина была на последнем этаже, балкон выходил на торец здания и был застеклен наглухо, с парой форточек, открывавшимися вовнутрь, и забран хорошей капитальной решеткой – от воров-альпинистов. Соседи о существовании старика не подозревали, прогулки Олегу Алексеевичу заменяли солнечные ванны на балконе. Телевизор и подписные газеты – вот и весь досуг человеку без паспорта, вчерашнему бомжу, а ныне – отцу приличного человека, который обязательно все сделает, надо только кое-где подсуетиться.
Поэтому перекрикивания с детьми, жгущими покрышку на улице со стороны балкона и откровенно потешавшимися над криками какого-то деда с последнего этажа, были восприняты Станиславом Олеговичем как очередное ЧП. Просто соседи в лифте поинтересовались, кто это трехэтажным матом орал с балкона на их детей, и Станислав Олегович покаянно забормотал про напившегося в гостях сослуживца, который не в состоянии был с утра встать на работу и был оставлен дома. Отца на этот раз ожидал чувствительный удар поддых и часовая лекция на тему того, кто здесь он и какая здесь репутация у Станислава. Ложась в этот вечер спать, слушая испуганную тишину из комнаты, где спал старик, и глядя в потолок, Пашнин-младший угрюмо думал, что просрал тот момент, когда можно было сдать отца в дом престарелых и остаться заботливым сыном, а не озлобленным хозяином маразматичного пса, усыпить которого не позволяет общественное мнение.
Однако вскоре от Олега Алексеевича последовала последняя, но самая крупная для Станислава Олеговича неприятность.
Вернувшись в пятницу вечером домой с твердым намерением отвезти старика на дачу до решения проблем с паспортом и домом престарелых, Станислав обнаружил отца мертвым в кровати.
Старик просто умер, по-стариковски незатейливо и обыденно. Впали закрытые глаза, отвисла нижняя челюсть, заострился нос, разгладились мелкие морщины. То, что он мертв, было очевидно без приличествующих ситуации манипуляций, поэтому щупать пульс и подносить к губам зеркальце Станислав Олегович не стал. Пытаясь оседлать мятущиеся мысли, он включил канал «Дискавери» и заснул у телевизора в кресле, в двух шагах от трупа.

Утро вечера мудренее, и трупное окоченение к тому же уже прошло. Достав с антресолей большую спортивную сумку, с которой еще лет пятнадцать назад ездил за шмотками в Польшу, Станислав Олегович тщательно уложил в нее тело старика. Присыпав папу картошкой и воткнув для убедительности в боковой карман сумки саперную лопатку, несостоявшийся заботливый сын отправился, пыхтя, имитировать начало нового дачного сезона. Не тая тяжелой ноши, он дотащил сумку до машины, оставил в багажнике, вернулся в квартиру, набрал садового инвентаря и старые шмотки, кинул сверху сумки и выехал из двора занимать свое место в субботней дачной пробке.
По дороге к даче он свернул с дороги в небольшой пролесок, чудом уцелевший среди многочисленных коттеджных поселков, быстро нашел подходящую стихийную свалку и вывалил отца в кучу мусора. Придав телу позу спящего человека, Станислав Олегович закинул сумку в багажник и уехал.
После обеда на дачу подъехала и любовница Станислава Сергеевича, по совместительству начальник его же отдела – Борис Аркадьевич Бунько, но это уже совершенно другая, неинтересная уважаемому читателю история.


(с)Win99n

Комментарии 1

лучший
лучший от 18 апреля 2009 08:18
Банально. Пошло. Тоскливо. sad
Давай, Урсула, лучше голых малолеток. От них хоть не тянет забухать. angry