- Когда немцы уезжали в начале девяностых… Вот время! Они ж прилетали-то в Домодедово, а улетали из Шереметьево. Ну, в "Домодедово" их встречала братва - и чистили. Крепко чистили. Так мы им "трешку" объявляли до "Шарика"...

(Трешка, как я немедленно уточнил, - это три тысячи рублей).

- Соглашались! Куда деться.

Он радостно смеялся.

Я спросил у него про сейчас. Что будет, спрашиваю, чем сердце успокоится?

- Да подвозил тут одну в шиншилле. Она говорит: через полгода их никого здесь не будет - все дочистят и сбегут.

Уже почти не сомневаясь в ответе, я спросил про рецепт спасения Родины...

Я был в мужском туалете на такой здоровенной автостоянке, где можно заправиться, отдохнуть и пожрать. У писсуара увидел шесть мужиков: они расстегнули ширинки и вытащили свои хуи почти синхронно. Выглядело потрясающе - словно расстрел или некий секретный ритуал масонского рукопожатия. Мужчины в мужском туалете ведут себя по-особому...

1. Кредитные карты

Петя Клюшкин получает 30 тысяч рублей в месяц. Также у него есть несколько кредитных карточек с общим долгом в 100 тысяч рублей. За обслуживание этого кредита Петя ежемесячно платит банкам десять процентов от своей зарплаты: три тысячи.

Получается почти церковная десятина. Если бы Петя поклонялся Золотому Тельцу, его бы, возможно, такая ситуация и устраивала бы. Однако Петя молится иным богам, а свои банки тихо ненавидит за ежемесячное вымогательство денег...

 

 

В институте у нас один предмет вела преподаватель с ну очень правильными манерами. Тетенька, около 50и лет. Голос никогда не повышала, истерики не устраивала, как бы группа себя не вела, даже ни разу матерного слова от нее не слышали, а при слове "ЖОПА" краснела, осанку держала как балерина. В общем видно - воспитание.

Кабинет был спланирован так, что часть была отделена тремя шкафами, там у ней были гардероб, стол, чайник и плюшки разные. Я однажды опоздал на пару, по которой была экзаменационная работа, я подошел к ней с просьбой дать задание и отпустить домой, она сказала что у ней еще одна пара и я могу сесть у ней в том уголке и спокойно написать работу.

Началась пара, группа была очень шумной, не реагировали на нее от слова совсем. С трудом выдав материал, она раньше времени их отпустила. Я к этому времени работу почти закончил...

В кабинете гинеколога:
- Доктор, извините за бестактность - о чём вы думаете, когда смотрите?

«Помогите, умирает пятимесячный сын»
Видели? Они в метро стоят. Их много. Они разные.
Их объединяют печальные лица и таблички на груди. И то, что они давно и прочно повязаны.
Вы подаете? Вам жалко старенькую бабушку у метро?
Засуньте в задницу свою жалость! Срыгните её вместе с блевотиной на утро после бурной пьянки...

– Я распиздяй, – грустно говорит Никита с пристыженным видом.
– И? – спрашиваю я вместо того, чтобы, руководствуясь хорошим тоном, бурно отрицать очевидное.
– Ну… Это плохо… – еще более неуверенно и печально.
– Потому что?
– Ну не знаю. Так говорят.
– Кто?
– Ну… Все… – отвечает Никита, а между строк читается «взрослые опять будут ругаться».
Если чо – Никите под сороковник. Когда он ведет меня бухать со своими корешами, это выглядит, как экскурсия в палеонтологический музей. А когда все напиваются и начинают более-менее свободно общаться, у меня случаются флэшбеки в школьные годы, когда мне казалось, что ко мне пристает физрук. У человека есть сеньорская должность, какая-то там по счету машина, бывшая жена, воспоминания о лихих девяностых и жгучее чувство стыда за то, что «взрослые заругают»...